Стихотворения в прозе

1. Стихотворение в прозе (фр. Poème en prose, petit poème en prose) — литературная форма, в которой прозаический (не осложнённый, как в стихе, дополнительной ритмической организацией) принцип развёртывания речи сочетается с относительной краткостью и лирическим пафосом, свойственными поэзии. Повествовательное начало в этой форме зачастую ослаблено, а внимание к языковой, выразительной стороне текста, в том числе к образности и собственно прозаическому ритму — повышено. При дальнейшем повышении ритмической упорядоченности текста, выходящей за пределы речевой нормы, возникают такие смежные со стихотворением в прозе формы, как версэ и ритмическая проза (в русской традиции ассоциирующаяся, прежде всего, с именем Андрея Белого); по другую сторону стихотворения в прозе лежат сверхкраткие прозаические жанры (в частности, афоризм). Не следует путать стихотворение в прозе со свободным стихом (верлибром), ритмическая структура которого однозначно задана стихоразделами.

Как правило, рождение жанра стихотворений в прозе связывают с Францией и романтизмом, его началом считают книгу миниатюр поэта-романтика Алоизиюса Бертрана «„Гаспар из Тьмы“. Фантазии в манере Рембрандта и Калло» (опубл. 1842). Становление стихотворений в прозе стоит связывать с распадом классицистской эстетики и художественными поисками новых форм выражения образов и чувств, не вмещающихся в классицистский канон — прежде всего, переживаний самостоятельной личности, проявлений «нового героизма повседневности» (Бодлер), интереса к чужому, необычному, странному. В более конкретном плане, на становление жанра повлияли прозаические переводы экзотической поэзии или их мистификации у ранних романтиков: таковы французские, а потом и другие переложения «Поэм Оссиана» Дж. Макферсона (опубл.1760—1763, переводы появились позже), таковы «Мадагаскарские песни» Эвариста Парни (1787), позднее — «Гузла» Проспера Мериме (1827). В этом контексте складываются и осознаются как новый жанр первые пробы стихотворений в прозе у «малых романтиков» во Франции — поэмы «Амеде» Жюля Барбе д’Оревильи (1833, опубл. 1889), «Кентавр» и «Вакханка» Мориса де Герена (1838), упомянутый выше «Гаспар из Тьмы» Бертрана, «Книга прогуливающегося» Жюля Лефевра-Дёмье (1854) и др. Их находки становятся толчком для поисков Бодлера, который дает жанру собственное имя и порождает впечатляющий пример своими «Стихотворениями в прозе» (1855—1864, по мере появления публиковались в периодике). Тургенев в его «Стихотворениях в прозе» (1882, начало работы — 1876) опирается на эту богатую традицию. Его перу принадлежит самое знаменитое русское стихотворение в прозе — «Русский язык». Оно даже было признано самым коротким произведением русской классики (всего 3 предложения).

Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, — ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу! (Июнь, 1882)

Примерно в это же время к жанру стихотворений в прозе обращается в Германии Детлев фон Лилиенкрон («Поездки адъютанта и другие стихотворения», 1883). Блестящие образцы жанра создают в 1860—1880-х годах французские символисты и проклятые поэты — Малларме, Рембо, Лотреамон, Шарль Кро и др.

В России линию Тургенева (впрочем, специалисты отмечают, что отдельные образцы формы встречаются и до него — в частности, у Фёдора Глинки и Николая Станкевича) продолжил Иннокентий Анненский; своеобразные опыты в этом жанре оставили Елена Гуро и Василий Кандинский. В советский период русской литературы интерес к стихотворению в прозе начал расти с 1960-х гг. благодаря произведениям Фёдора Абрамова. В неподцензурной русской литературе в это же время различные вариации стихотворения в прозе развивали такие авторы, как Вадим Козовой, Генрих Сапгир, Леон Богданов.

Во французской традиции поэтическая практика авангарда первой трети XX в. (кубизм, дадаизм, сюрреализм) в значительной мере стёрла в глазах поэтов и читателей жёсткую границу поэзии и прозы — видимо, одним из последних примеров осмысления лирической миниатюры именно как стихотворения в прозе можно считать одноимённую книгу Пьера Реверди (фр. Poèmes en prose; 1915). В дальнейшем лирическая миниатюра этого рода заняла место в системе поэтических форм, и такие поэты, как Макс Жакоб, Анри Мишо, Рене Шар, Франсис Понж, а за ними — Ив Бонфуа, Жак Дюпен, Филипп Жакоте, Мишель Деги и др., никак не отделяют свои «стихотворения в прозе» от «просто» стихотворений.

2. Версэ́ или версе́ (фр. verset) — особая разновидность прозаического текста, в котором каждое предложение (относительно короткое) представляет собой отдельный      абзац — и, таким образом, напоминает стихотворную строку.

Понятие о версэ родилось в западной литературоведческой традиции в связи с размышлениями о структуре Библии (а также Корана) — прозаических текстов, разбитых на небольшие фрагменты («стихи», тоже фр. verset), однако характер этого разбиения никак не связан с ритмическими факторами, а полностью обусловлен смыслом и синтаксисом. Этот «библейский стих» сопоставлялся, с одной стороны, с новейшими подражаниями и имитациями (в частности, у Фридриха Ницше), а с другой — со сверхдлинной стихотворной строкой у Уолта Уитмена.

Наиболее развито версэ во французской литературе, где в первой половине XX века крупными пропагандистами этой формы выступали Поль Клодель и Сен-Жон Перс. В русской традиции к версэ близки некоторые из «Стихотворений в прозе» И. С. Тургенева («Мне жаль…», «Чья вина?»), использовали эту форму некоторые авторы Серебряного века (например, Андрей Белый). Зачастую, однако, автор не ставит перед собой задачу строго следовать версейному письму, так что некоторые абзацы, например, включают две коротких фразы вместо одной, а текст в целом лишь приближается к версейной модели.

3. Задание: прочитав стихотворения в прозе Тургенева, определить, какой факт из реальной жизни послужил толчком для написания стихов. 

Тургенев И.С. Собака

      Нас двое в комнате: собака моя и я. На дворе воет страшная, неистовая буря.

     Собака сидит передо мною — и смотрит мне прямо в глаза.

И я тоже гляжу ей в глаза.

Она словно хочет сказать мне что-то. Она немая, она без слов, она сама себя не понимает — но я ее понимаю.

Я понимаю, что в это мгновенье и в ней и во мне живет одно и то же чувство, что между нами нет никакой разницы. Мы тожественны; в каждом из нас горит и светится тот же трепетный огонек.

Смерть налетит, махнет на него своим холодным широким крылом…

      И конец!

Кто потом разберет, какой именно в каждом из нас горел огонек?

Нет! это не животное и не человек меняются взглядами…

Это две пары одинаковых глаз устремлены друг на друга.

И в каждой из этих пар, в животном и в человеке — одна и та же жизнь жмется пугливо к другой.

Лазурное царство

      О лазурное царство! О царство лазури, света, молодости и счастья! Я видел тебя… во сне.

Нас было несколько человек на красивой, разубранной лодке. Лебединой грудью вздымался белый парус под резвыми вымпелами.

Я не знал, кто были мои товарищи; но я всем своим существом чувствовал, что они были так же молоды, веселы и счастливы, как и я!

 Да я и не замечал их. Я видел кругом одно безбрежное лазурное море, все покрытое мелкой рябью золотых чешуек, а над головою такое же безбрежное, такое же лазурное небо — и по нем, торжествуя и словно смеясь, катилось ласковое солнце.

И между нами по временам поднимался смех звонкий и радостный, как смех богов!

А не то вдруг с чьих-нибудь уст слетали слова, стихи, исполненные дивной красоты и вдохновенной силы… Казалось, самое небо звучало им в ответ — и кругом море сочувственно трепетало… А там опять наступала блаженная тишина.

Слегка ныряя по мягким волнам, плыла наша быстрая лодка. Не ветром двигалась она; ею правили наши собственные играющие сердца. Куда мы хотели, туда она и неслась, послушно, как живая.

Нам попадались острова, волшебные, полупрозрачные острова с отливами драгоценных камней, яхонтов и изумрудов. Упоительные благовония неслись с округлых берегов; одни из этих островов осыпáли нас дождем белых роз и ландышей; с других внезапно поднимались радужные, длиннокрылые птицы.

Птицы кружились над нами, ландыши и розы таяли в жемчужной пене, скользившей вдоль гладких боков нашей лодки.

Вместе с цветами, с птицами прилетали сладкие, сладкие звуки… Женские голоса чудились в них… И все вокруг: небо, море, колыхание паруса в вышине, журчание струи за кормою — все говорило о любви, о блаженной любви!

И та, которую каждый из нас любил, — она была тут… невидимо и близко. Еще мгновение — и вот засияют ее глаза, расцветет ее улыбка… Ее рука возьмет твою руку — и увлечет тебя за собою в неувядаемый рай!

О лазурное царство! я видел тебя… во сне.

 «Как хороши, как свежи были розы…»

      Где-то, когда-то, давно-давно тому назад, я прочел одно стихотворение. Оно скоро позабылось мною… но первый стих остался у меня в памяти:

Как хороши, как свежи были розы…

      Теперь зима; мороз запушил стекла окон; в темной комнате горит одна свеча. Я сижу, забившись в угол; а в голове все звенит да звенит:

Как хороши, как свежи были розы…

      И вижу я себя перед низким окном загородного русского дома. Летний вечер тихо тает и переходит в ночь, в теплом воздухе пахнет резедой и липой; а на окне, опершись на выпрямленную руку и склонив голову к плечу, сидит девушка — и безмолвно и пристально смотрит на небо, как бы выжидая появления первых звезд. Как простодушно-вдохновенны задумчивые глаза, как трогательно-невинны раскрытые, вопрошающие губы, как ровно дышит еще не вполне расцветшая, еще ничем не взволнованная грудь, как чист и нежен облик юного лица! Я не дерзаю заговорить с нею, но как она мне дорога, как бьется мое сердце!

Как хороши, как свежи были розы…

      А в комнате все темней да темней… Нагоревшая свеча трещит, беглые тени колеблются на низком потолке, мороз скрипит и злится за стеною — и чудится скучный, старческий шепот…

Как хороши, как свежи были розы…

      Встают передо мною другие образы… Слышится веселый шум семейной деревенской жизни. Две русые головки, прислонясь друг к дружке, бойко смотрят на меня своими светлыми глазками, алые щеки трепещут сдержанным смехом, руки ласково сплелись, вперебивку звучат молодые, добрые голоса; а немного подальше, в глубине уютной комнаты, другие, тоже молодые руки бегают, путаясь пальцами, по клавишам старенького пианино — и ланнеровский вальс не может заглушить воркотню патриархального самовара…

Как хороши, как свежи были розы…

      Свеча меркнет и гаснет… Кто это кашляет там так хрипло и глухо? Свернувшись в калачик, жмется и вздрагивает у ног моих старый пес, мой единственный товарищ… Мне холодно… Я зябну… И все они умерли… умерли…

Как хороши, как свежи были розы…

4. Ритмическая проза (нем. rhythmische Prosa, англ. rhythmic prose, итал. prosa ritmica)

1) В широком смысле — культовая, риторическая (преимущественно ораторская) или поэтическая проза, в которой намеренно повторяются определённые ритмические фигуры или метрические модели. Такая закономерность ярко проявляет себя в синтаксическом соответствии соседних элементов прозаической структуры (так называемый «параллелизм»), перед синтаксическими паузами и после них, то есть на стыках фраз и колонов. В античной прозе ритмическими (с аллитерациями и даже рифмами) делались обычно концовки периодов.

Ритмическая проза разрабатывалась в античной (например, древнегреческий роман Дафнис и Хлоя), в древневосточной (в Песни песней и в Псалтири) и средневековой литературе (например, латинские Вечеря Киприана, гимн «Te Deum» и секвенция «Victimae paschali», итальянская лауда «Песнь о Солнце» Франциска Ассизского), оказала влияние на европейскую прозу XVI — начала XIX веков. В русской прозе ритм такого рода ощутим, например, у Н. М. Карамзина, Н. В. Гоголя («Чуден Днепр при тихой погоде…»).

2) В узком смысле слова ритмической прозой в русском стиховедении называлась проза, в которой присутствуют определённые стопные закономерности: обычно ударения падают на каждый третий слог, образуя правильный дактилический (амфибрахический, анапестический) метр. Такая проза отличается от стиха только отсутствием членения на стихотворные строки. Пример:

С конюшнею каменной, с дворницкой, с погребом — не прилипающий к семиэтажному дому, но скромным достоинством двух этажей приседающий там, за литою решёткою, перевисающий кариатидами, тёмно-оливковый, с вязью пальмет — особняк: в переулке, в Леонтьевском! (Андрей Белый. Маски, 1932).

Встречается также у других писателей 1920-х гг. (Б. А. Пильняк, М. С. Шагинян).

"Синие горы Кавказа, приветствую вас! вы взлелеяли детство мое; вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к небу меня приучили, и я с той поры все мечтаю о вас да о небе. Престолы природы, с которых как дым улетают громовые тучи, кто раз лишь на ваших вершинах творцу помолился, тот жизнь презирает, хотя в то мгновенье гордился он ею!.." (М.Ю.Лермонтов)

Вечера на хуторе близ Диканьки (отрывок)

Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои. Ни зашелохнет; ни прогремит. Глядишь, и не знаешь, идет или не идет его величавая ширина, и чудится, будто весь вылит он из стекла, и будто голубая зеркальная дорога, без меры в ширину, без конца в длину, реет и вьется по зеленому миру. Любо тогда и жаркому солнцу оглядеться с вышины и погрузить лучи в холод стеклянных вод и прибережным лесам ярко отсветиться в водах. Зеленокудрые!они толпятся вместе с полевыми цветами к водам и, наклонившись, глядят в них и не наглядятся, и не налюбуются светлым

своим зраком, и усмехаются к нему, и приветствуют его, кивая ветвями. В середину же Днепра они не смеют глянуть: никто, кроме солнца и голубого неба, не глядит в него. Редкая птица долетит до середины Днепра. Пышный! ему нет равной реки в мире. Чуден Днепр и при теплой летней ночи, когда все засыпает - и человек, и зверь, и птица; а бог один величаво озирает небо и землю и величаво сотрясает ризу. От ризы сыплются звезды. Звезды горят и светят над миром и все разом отдаются в Днепре. Всех их держит Днепр в темном лоне своем. Ни одна не убежит от него; разве погаснет на небе. Черный лес, унизанный спящими воронами, и древле разломанные горы, свесясь, силятся закрыть его хотя длинною тенью своею, - напрасно! Нет ничего в мире, что бы могло прикрыть Днепр. Синий, синий, ходит он плавным разливом и середь ночи, как середь дня; виден за столько вдаль, за сколько видеть может человечье око. Нежась и прижимаясь ближе к берегам от ночного холода, дает он по себе серебряную струю; и она вспыхиваете будто полоса дамасской сабли; а он, синий, снова заснул. Чуден и тогда Днепр, и нет реки, равной ему в мире! Когда же пойдут горами по небу синие тучи, черный лес шатается до корня, дубы трещат и молния, изламываясь между туч, разом осветит целый мир - страшен тогда Днепр! Водяные холмы гремят, ударяясь о горы, и с блеском и стоном отбегают назад, и плачут, и заливаются вдали. Так убивается старая мать козака, выпровожая своего сына в войско. Разгульный и бодрый, едет он на вороном коне, подбоченившись и молодецки заломив шапку; а она, рыдая, бежит за ним, хватает его за стремя, ловит удила, и ломает над ним руки, и заливается горючими слезами. Дико чернеют промеж ратующими волнами обгорелые пни и камни на выдавшемся берегу. И бьется об берег, подымаясь вверх и опускаясь вниз, пристающая лодка. Кто из козаков осмелился гулять в челне в то время, когда рассердился старый Днепр? Видно, ему не ведомо, что он глотает, как мух, людей.

5. Практическое задание. Написать стихотворение в прозе о поэтическом слове или о школе.